Сотрудничество держав — пусть и непростое — проявилось и в деле создания новой международной организации. В Кремле изначально было понятно, что в ней СССР был обречен оставаться по любому вопросу в меньшинстве, рассчитывая лишь на собственный голос. Молотов предложил оригинальный выход: придать видимость суверенитета союзным республикам, сделав их субъектами международного сообщества. Почему бы и нет, ведь британские доминионы Канада, Южно-Африканский Союз, Австралия, Новая Зеландия, даже колония Индия были полноценными участниками Объединенных Наций. Предложение Молотова формально вылилось в решение преобразовать Наркомат обороны и Наркоминдел из общесоюзных в союзно-республиканские. А уже 1 февраля Молотов делал соответствующий доклад на Верховном Совете СССР. Основной упор — на торжество ленинско-сталинской национальной политики. Максимум откровенности, которую Молотов себе позволил, — признание, что «это не только в интересах тех или иных отдельных союзных республик, но и в интересах всего дела расширения международных связей и укрепления сотрудничества СССР с другими государствами, что так важно во время войны и что даст свои плоды также в послевоенный период»[666].

На пленуме Молотов был откровенен:

— Это очевидно будет означать, что участие и удельный вес представительства Советского Союза в международных органах, конференциях, совещаниях, международных организациях усилится[667].

Между тем 16 марта Керр вручил Молотову меморандум, в котором трем правительствам предлагалось обменяться соображениями по вопросам создания международной организации. Дождавшись английских и американских предложений, нарком ответил 4 апреля: «В первую очередь должны быть обсуждены основные вопросы, как, например, соотношение между общей организацией и директивными органами, порядок принятия решений как общей организацией, так и директивными органами, упомянутая в английском перечне “связь соглашений о взаимной обороне и эвентуальных региональных систем с системой всеобщей безопасности”»[668].

Примечательно, что, уделяя самое пристальное внимание политическим вопросам создания международной организации, советская дипломатия не проявила большого интереса к вопросам формирования новых мировых финансовых институтов. В апреле Гарриман запросил у Молотова официальную позицию Москвы в отношении плана Моргентау о создании Международного валютного фонда, из которого вскоре родится бреттон-вудская система. 20 апреля Молотов вручил ответ, который, уверен, удивил даже этого видавшего виды дипломата и бизнесмена: «Откровенно говоря, правительство СССР еще не успело изучить его основные положения, однако если правительству США необходимо иметь голос СССР для обеспечения должного эффекта во внешнем мире, то советское правительство согласно дать распоряжение своим экспертам, чтобы они солидаризировались с проектом г-на Моргентау»[669]. Это был карт-бланш американцам.

Обсуждение конкретного плана создания ООН началось на конференции в вашингтонском пригороде Думбартон-Оксе, где СССР, учитывая ее предварительный характер, представлял ставший послом в США Громыко. 31 июля он впервые заявил госсекретарю Хэллу, что «союзные советские республики должны быть в числе инициаторов создания организации безопасности». Реакция США последовала на следующий день в письме Рузвельта Сталину: «Весь проект… определенно оказался бы в опасности, если этот вопрос был поднят на какой-либо стадии до окончательного учреждения Международной организации»[670]. Очевидные разногласия существовали по процедуре голосования. Американцы и англичане, уверенные в способности получить большинство по любому вопросу, возражали против права вето, которое советская сторона рассматривала как краеугольный камень будущей организации. Вопрос так и не был решен, но это не помешало позитивным оценкам конференции советским руководством.

…«Поздравляю Вас с большой победой союзных англо-американских войск — взятием Рима»[671], — писал Сталин Черчиллю 5 июня. А на следующий день началась операция «Оверлорд». Для десанта западными союзниками были выделены четыре армии — 39 дивизий, 10 бронетанковых бригад в составе почти 2,9 миллиона военнослужащих с 6 тысячами танков и САУ[672]. Высадка англо-американских войск в Нормандии, сковавшая значительную часть немецких сил на Западном фронте, стала хорошим фоном для крупных наступательных операций Красной Армии, которая переносила военные действия за пределы СССР. Комиссия Ворошилова в июле — августе готовила новые проекты капитуляции для каждого из союзников Германии. Представленные Молотову, они стали основой для будущих соглашений о перемирии с ними. Первым был готов проект для Финляндии.

Четвертый сталинский удар — атака, начавшаяся 10 июня на Карельском перешейке и в районе Ладоги. 21 июля соединения Ленинградского фронта вышли к границе Финляндии и предоставили возможность для активных действий дипломатам. Собственно, еще в марте в Москву прибыла финская правительственная делегация. Однако предложения Молотова — выход Финляндии из войны, разрыв с Германией, разоружение и интернирование частей вермахта, выплата репараций, восстановление границы 1940 года и отказ от Петсамо — не были приняты. Финны, опасаясь военного столкновения с Германией, заявили, что у них не будет денег на репарации. Но 4 сентября Финляндия смирилась, объявив о прекращении огня. В Москве премьер Хаскель подписал соглашение о перемирии. Ввод советских войск в Финляндию или изменение ее строя не предусматривались.

Операция «Багратион» развернулась в июне — августе на фронте протяженностью 1200 километров. Восточнее Минска были окружены и уничтожены более двадцати германских дивизий группы армий «Центр», после чего наши войска освободили Белоруссию, ббльшую часть Литвы и Восточной Польши. Началось практическое решение польского вопроса. После некоторых колебаний Москва дала зеленый свет формированию новых органов польской власти из лояльных ей политиков из Крайовой Рады Народовой. 22 июля в освобожденном Люблине был образован Польский комитет национального освобождения (ПКНО) во главе с Берутом. Вместе с тем в тот момент не исключалась возможность коалиции «лондонцев» и «люблинцев». Черчилль умолял Сталина срочно принять Миколайчика, и тот отправился в Москву. В эти дни эмигрантское правительство мобилизовало своих сторонников внутри Польши для реализации единственно возможного сценария, позволявшего ему оказаться у власти, — самим освободить Варшаву до прихода туда Красной Армии.

Миколайчик, изначально называвший руководство ПКНО «узурпаторами», вместе с председателем Национального совета Грабским и министром иностранных дел Ромером прибыл в Москву 29 июля. Только на встрече с Молотовым 31 июля он счел нужным туманно, не раскрывая детали, сообщить:

— Польское правительство обдумывает план генерального восстания в Варшаве и хотело бы просить советское правительство о бомбардировке аэродромов около Варшавы.

— До Варшавы осталось всего лишь около десяти километров, — ответил озадаченный нарком[673].

При этом Миколайчик не упомянул, что восстание начнется уже на следующий день[674]. В западной и польской литературе общим местом является обвинение СССР в нежелании по политическим мотивам помочь восстанию, которое в итоге будет потоплено немцами в крови. Конечно, Сталин был очень недоволен, что о подготовке восстания и о необходимости его поддержать он узнал постфактум. Войска 1-го и 2-го Белорусского фронтов, действовавшие на варшавском направлении, наступали с 23 июня и прошли с огромными потерями 500